Румынская повесть 20-х — 30-х годов - Генриэтта Ивонна Сталь
По дороге к нам присоединялись и другие крестьяне. Каждый, поздоровавшись, вступал в разговор с Войкой, которая горделиво шла рядом со мной, чтобы все видели, что я с ней.
Издалека, со стороны хоры, ветер доносил обрывки музыки. Шаги инстинктивно ускорялись.
У поворота дороги стоял большой дом, перед ним — просторная, утоптанная площадка для хоры. То была корчма.
Вокруг суетился народ. Думитру отделился от группы крестьян и, держа Иона за руку, подошел к нам.
— Целую руку, барышня. Потом, обращаясь к Иону:
— Поздоровайся, ну-ка, поцелуй барышне руку.
— Баа’сне?
— Да, «барашек».
Ион подошел, взял мою руку и прижался к ней губами. Но не пошевелил ими, — он умел имитировать лишь жест поцелуя. Потом, застыдившись, побежал к отцу и спрятал голову в складках его широкой рубахи.
— Ну, что же ты, «барашек»?
Все вокруг смеялись. Войка притянула мальчика к себе и поправила на нем одежду. Он тоже был в национальном костюме, как взрослый, в крошечных опинках, белой шерстяной шапке, с красным поясом поверх расшитой рубашки. Думитру сказал:
— Только б был здоров, а так он высокий и крепкий.
Послышались голоса: «Бог даст…»; но Думитру недоверчиво покачал головой. Потом обратился ко мне:
— Пожалуйте сюда, садитесь на скамейку, в тень, поглядите на хору.
И Думитру ушел вместе с другими крестьянами, держа Иона на руках. Войка осталась сидеть рядом со мной. Она была чрезвычайно польщена оказанным приемом, хотя Думитру и притворился, что не замечает ее.
Хора вращалась быстро, ритмично. Время от времени громкий выкрик нарушал ее гармонию, и тут же вся хора поворачивалась в другую сторону. В ней участвовали только молодые, и хора вращалась все быстрее и быстрее.
В корчме люди обсуждали дела и угощали друг друга вином. Хриплые голоса, звон стаканов то и дело вырывались наружу.
— Поглядите, барышня: вон тот, что по-немецки одет, это учитель. С женой и сыном. И священник с ними.
— А учитель хороший человек?
— А то как же? Но священник лучше. Трудолюбивый: работает за троих.
— Где?
— В поле, как и мы. У него много детей. Рясу подоткнет, возьмет лопату и пошел работать. А посмотрели бы, как он сеет. Ходит по полю в черном, ни дать ни взять — ворон. Одно плохо — выпивает. Но не всегда.
Когда они поравнялись с нами, Войка кивнула учителю, улыбнулась его жене, а священнику приветливо сказала: «Целую руку».
— Вернулась, дочь моя?
— Да, батюшка.
— И правильно сделала. Так-то оно лучше: каждый в своем доме. А мальчик где? Что говорит Думитру?
— Да что ему говорить, батюшка.
— Хорошо, дочь моя, хорошо. Хорошо, что вернулась. Я рад.
Войка подняла глаза и непонимающим взглядом посмотрела вокруг, словно очнулась ото сна.
Священник не обратил на это внимания и весело удалился, спеша догнать учителя, который ушел далеко вперед, — он испытывал ко мне явную ревность: я лишила его воскресного успеха. Войка сказала со вздохом:
— Ох, барышня, барышня, как у меня душа-то болит. Священник-то будто кипящей водой ошпарил. Поглядите на Думитру, как он сыну радуется, а мне ничто уже не мило. Смотрите, как он на Иона смотрит, а обо мне-то и позабыл… Так и пройдут мои денечки, так и пройдут чередой один за другим, а я все буду глядеть на них, как чужая.
И, охваченная грустью, Войка неохотно отвечала женщинам, которые собрались вокруг нас.
Станка убежала из дому и пришла на хору. Она, как обычно, пристроилась где-то в уголке и глядела во все глаза. Войка заметила ее:
— Беги, беги домой, не то убью! Вот пропадут корова да волы, тогда берегись!.. Беги! Ты что, не слышишь?
Станка закрыла глаза, крепко зажмурилась, словно ей грозили кулаком, но не двинулась с места.
— Ах, чертовка! Не слышит! Ну, погоди у меня!..
Она встала и быстрым шагом направилась к Станке. Девочка улепетнула от нее под хохот стоявших около нас баб.
— Не трогай ее, Войка, она еще маленькая! Не дома же ей сидеть да кудель прясть!.. — сказал старый дед Николае, всегда готовый посмеяться. И, видя, что я улыбаюсь, добавил, хитро на меня поглядывая: — Я вот попросить вас думаю, барышня!
— О чем, дедушка?
— Да сено у меня есть, а сторожить-то и некому. Может, постережете? Восемь стогов и никакого труда. Целый день можете спать, а украдут, возьмете из каждого стога по копне да и новый сделаете заместо украденного… Что скажете?.. Не годится? А то найму вас грядки в воскресенье вскапывать.
Войка, все еще раздосадованная Станкой, сказала:
— Оставь барышню в покое, дедушка Николае, что она о тебе подумает?
— А чего ей думать, разве не видишь, что она смеется? Думаешь, ей больше нравятся твои рассказы? А?..
Мужики, знавшие деда за шутника, собрались вокруг и смеялись, слушая его, а старик, довольный, захмелевший от поднесенного корчмарем стаканчика ракии, гордо смотрел по сторонам и вздыхал по жене:
— Жаль, я не молод… был бы молодой, всю деревню плясать бы заставил.
Какой-то голос крикнул ему:
— Да и девушки тебя опять бы любить стали!
Раздались взрывы смеха. Повеселевшая Войка сказала снисходительно, обращаясь ко мне:
— Глупости говорят.
Солнце совсем зашло, а хора все продолжалась. Слышался глухой топот и пронзительные голоса скрипок. Пыль стояла столбом, скрывая людей.
Когда стало смеркаться, я вместе с Войкой отправилась домой. Мы шли молча. Шум голосов и гиканье у нас за спиной, постепенно ослабевая, сливались в один сплошной гул. Временами ветер доносил пронзительное пение скрипок.
XXVIII
Войка шутливо восклицает:
— Не закрывай ворота, не зажимай им рот! Оставь нараспашку, пускай себе смеются!
— Да как же так?
— Так мне хочется!
— Ну, будь по-твоему!.. А вот и дядя Думитру с хоры возвращается… Ион свалился прямо в пыль… Посмотри, как они смеются!
— Вот негодяй, прибью, коли одежду запачкает!
— Тетя Войка, иди сюда, глянь-ка: Ион совсем очумел, кричит, хохочет, на людей бросается… Иди скорей! Да он на спину завалился и ноги кверху задрал! Видишь?
Войка с беспокойством наблюдала за мальчиком, потом лицо у нее прояснилось, и она сказала, посмеиваясь:
— Да ведь они его напоили!.. Идите сюда, барышня, вот потеха! Скорей! Полюбуйтесь, он совсем ополоумел!
— Господи, Войка, да они подпоили мальчика!
— Ну да!.. Смотрите, что он вытворяет!
Думитру подошел к нам — он тоже был слегка навеселе — и с гордостью произнес:
— Я вам привел
